Вблизи: по меркам начала 19-го века - это сколько?

[stretin]

Читаю про станции царской железной дороги, и такая фраза: Станция такая то, вблизи станции - паровая мельница Тогото.

Но по всем данным. мельница(водяная с резервным паровым двигателем) стояла почти в 30 километрах от станции если померить линейкой, а уж если тракт положить петляя между озер и речушек - так все 50 выйдет.

Так вот - это действительно "вблизи" или стоит поискать ещё одну мельницу поближе к станции?

[КрасноСолнышко]

это ближе ищите. 

[КрасноСолнышко]

думаю в районе 1-3 км. не дальше. иначе смысл описывать

конечно еще зависеть будет от региона

если малонаселённый то может и подальше но всё ровно недалеко

[андред]

11 минуту назад, stretin сказал:

вблизи

ВБЛИЗИ
нареч. в близи, близко, недалеко, неподалеку, невдалеке, недалече, поблизости, близенько; около, по соседству, обапол.

Даль. Словарь Даля. 2012

 

По мне это максимум километров 5

[андред]

Как путешествовали в старину

 

...Почти все почтовые тракты мне известны
А.С. Пушкин. Станционный смотритель

Когда не было железных дорог, путешествия на лошадях по почтовым трактам, поневоле медлительные, с неизбежными задержками в пути, превращались в событие. Не случайно тема дороги заняла большое место в произведениях поэтов и писателей той поры.

В первой главе романа «Евгений Онегин» Евгений едет в деревню дяди, «летя в пыли на почтовых».

Далее он отправляется в странствие по России: 
 

Он собрался, и, слава богу,
Июля третьего числа
Коляска легкая в дорогу 
Его по почте понесла.

(Отрывки из путешествия Онегина)(2)   

Почтовые — так назывались казенные лошади, их путник менял на почтовых станциях.

Слово «почта» (от латинских posita, statio) стало обозначать станцию с переменой лошадей. В деле организации регулярной почты в России особенно велики заслуги Петра I. Почта доставляла корреспонденцию и обслуживала путешествующих по казенной надобности. По указу Петра I право пользоваться почтовыми лошадьми получили затем и частные лица за двойные прогоны.

С середины XVIII века почта все более использовалась как средство передвижения. С этого времени быстро увеличивается число почтовых трактов. Высокие почтовые тарифы и низкое жалованье почтовых служащих делали ее доходной статьей государства.

В конце XVIII века появились специальные почтовые тройки (три лошади, запряженные в почтовую кибитку). На них в первую очередь перевозилась государственная спешная корреспонденция, пересылаемая с нарочными фельдъегерями и курьерами. Езда на тройках позднее широко вошла в быт людей, но на первых порах так ездили только из Петербурга в Царское Село и до Нарвы (по самым лучшим в то время дорогам). Вскоре стали привязывать к дуге коренной (средней) лошади колокольчик. А в первой трети XIX века была изобретена особая троечная упряжь с колокольцами и бубенцами. Звон колокольчиков на больших дорогах помогал не сбиться с пути, предупреждал, когда надо было разминуться со встречной почтой. Для той же цели в Западной Европе пользовались почтовым рожком, а к лошадям привязывали погремушки. Вспоминая прусских извозчиков, Н.М. Карамзин в «Письмах русского путешественника» писал: «Длинные фуры цугом; лошади пребольшие, и висящие на них погремушки производят несносный для Ушей шум».

Русские почтари также обязаны были извещать о своем приближении почтовым рожком. Однако чисто нацональным изобретением, накрепко вошедшим в дорожный быт России, стал почтовый колокольчик.

Быстрая езда под его мелодичный звон, воспетая многими поэтами XIX века, стала достоянием бытового романса и народной песни. Поэт П.А. Вяземский писал о звоне колокольчика в стихотворении «Еще тройка»:
 

Русской степи, ночи темной
Поэтическая весть!
Много в ней и думы томной,
И раздолья много есть.

На всех трактах для перемены лошадей и отдыха были устроены почтовые станции. Каждая из них имела определенное количество лошадей и экипажей в зависимости от разряда, к какому она принадлежала. Станции первого разряда строились в губернских городах, второго — в уездных. Небольшие населенные пункты имели станции третьего и четвертого разрядов с небольшим количеством лошадей.

Почтовая станция находилась в ведении чиновника — станционного смотрителя. В обязанность его входило проверять подорожные (так назывался документ, в котором обозначались маршрут, чин и звание путешественника), получать прогоны и отпускать лошадей.

За лошадей взымались прогонные деньги — за каждую лошадь и версту. Пробег лошадью одной версты стоил в зависимости от тракта от восьми до десяти копеек. Исчисление верст начиналось от городских почтамтов. Первый почтамт в России (Почтовый двор) был открыт в Петербурге в 1714 году, когда новая столица стала центром регулярной связи. Вначале деревянный, он был построен вблизи нынешнего Марсова поля.

Все главные дороги государства были размечены верстами (верста равняется 1067 метрам). Через каждую версту ставился столб с цифрами. На одной стороне столба обозначались версты пройденные, на другой — оставшийся путь до конечного пункта.

Почтовые станции с конца XVIII века строились по типовым проектам и в Центральной России располагались примерно на расстоянии от 18 до 25 верст. Проехав этот путь и доставив почту или людей до следующей станции, ямщик с лошадьми возвращался обратно. Почта работала по эстафетному способу.

Чтобы путешествовать с большим комфортом и не перекладывать (отсюда «ехать на перекладных») на каждой станции багаж в другую кибитку, считалось более удобным для путешественника пользоваться своим экипажем и менять на станциях только лошадей.

В зависимости от времени года существовали разные экипажи. Летом пользовались кибитками, двухместными и четырехместными колясками, бричками и каретами. Зимой ездили в санях и возках (последние представляли собой сани с кузовом в виде низенькой кареты с небольшими окошечками).

Для русских дорог самыми удобными экипажами были по летнему времени телега и коляска, для зимы — простые сани или кибитка — сани с навесом из кожи, натянутым на прутья.

Род экипажа свидетельствовал о большем или меньшем благосостоянии путешественника.

В очень громоздких, но комфортабельных дорожных каретах были предусмотрены самые разнообразные принадлежности для путешествия. Описание такой кареты дано Пушкиным в отрывке задуманного, но неосуществленного «Романа на кавказских водах»: «...Что за карета! игрушка, заглядение — вся в ящиках, и чего тут нет: постеля, туалет, погребок, аптечка, кухня, сервиз».

Громоздкие экипажи лошади везли цугом — гуськом, по две в ряд. В один экипаж нередко запрягались от шести и более лошадей. Число их зависело и от важности путешествующей персоны, но из-за плохих дорог часто являлось настоятельной необходимостью. Даже летом путешествовать оказывалось нелегко, не говоря уже о весенней и осенней распутице.

Пушкин писал 20 августа 1833 года жене из Торжка: «Ямщики закладывают коляску шестерней, стращая меня грязными проселочными дорогами». И позднее ей же из Москвы: «...меня насилу тащили шестерней».

Из-за плохих дорог часто ломались экипажи, особенно заграничные, выписанные, не рассчитанные на большие расстояния и плохие дороги.

25 сентября 1832 года Пушкин писал Наталье Николаевне: «Каретник мой плут; взял с меня за починку 500 руб., а в один месяц карета моя хоть брось...» Несколько ранее ей же поэт описывал свое путешествие в Москву на «выписном» дилижансе: «Велосифер, по-русски поспешный дилижанс... поспешал как черепаха, а иногда даже как рак. В сутки случалось мне сделать три станции... отроду не видывал ничего подобного...»

В 1816 году в России начали строительство первого шоссе между Петербургом и Москвой. Дорога была окончена в 1834 году. Теперь расстояние между двумя cтoлицами покрывалось в четыре дня вместо прежних пяти-шести суток. Современникам это казалось чудом. Но в 1820-х годах, когда создавался «Евгений Онегин», шоссейные дороги были еще мечтой. В седьмой главе романа Пушкин писал:

 

Когда благому просвещенью
Отдвинем более границ...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

...дороги, верно,

У нас изменятся безмерно:
Шоссе Россию здесь и тут,
Соединив, пересекут.
Мосты чугунные чрез воды
Шагнут широкою дугой,
Раздвинем горы, под водой
Пророем дерзостные своды,
И заведет крещеный мир
На каждой станции трактир.

Далее поэт посвящает строки русским дорогам и трудному быту путешественников:
 

Теперь у нас дороги плохи,
Мосты забытые гниют,
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают;
Трактиров нет. В избе холодной
Высокопарный, но голодный
Для виду прейскурант висит
И тщетный дразнит аппетит,
Меж тем как сельские циклопы
Перед медлительным огнем
Российским лечат молотком
Изделье легкое Европы,
Благословляя колеи
И рвы отеческой земли.

С какой же скоростью путешествовали в ту пору? Несмотря на состояние дорог, ездили относительно быстро благодаря необыкновенному искусству русских ямщиков. Скорость передвижения на дорогах России поражала и пугала иностранцев. Аббат Жоржель вспоминал в своем «Путешествии в Петербург в царствование императора Павла I»: «Русские ямщики везут крайне быстро, почти все время лошади несутся вскачь... постоянно рискуешь сломать экипаж и опрокинуться, и приходится угрожать им для того, чтобы заставить их ехать медленнее».

Но у Пушкина герой одной из незавершенных повестей («В 179* году возвращался я...») говорит: «Я погонял почтаря, хладнокровного моего единоземца, и душевно жалел о русских ямщиках и об удалой русской езде». А современник поэта Г.В. Гераков писал в «Путевых записках по многим российским городам»: «Дороги одна другой хуже, мосты еще дурнее, ямщики молодцы, лошади хороши».

Существовали правила, по скольку верст в час ямщики могли возить «обыкновенных проезжающих». Так, в осеннее время полагалось везти восемь верст в час, в летнее — десять, а в зимнее, по санному пути, — двенадцать. Эти правила не распространялись на курьеров и фельдъегерей, которые, как сказано о них, «имеют быть возимы столь поспешно, сколько сие будет возможно».

Обычная скорость при гоньбе на почтовых днем и ночью составляла около ста верст в сутки. Но, договариваясь с ямщиками, путешественники проезжали по зимней дороге в сутки и по двести верст.О такой быстрой езде Пушкин говорит в седьмой главе «Евгения Онегина», сравнивая русского ямщика с Автомедоном — возницей Ахиллеса из «Илиады» Гомера:

 

Зато зимы порой холодной
Езда приятна и легка.
Как стих без мысли в песне модной —
Дорога зимняя гладка.
Автомедоны наши бойки,
Неутомимы наши тройки,
И версты, теша праздный взор,
В глазах мелькают как забор.

Последние строки поэт снабдил в примечании услышанным анекдотом о быстрой фельдъегерской и курьерской езде: «К... рассказывал, что, будучи однажды послан курьером от князя Потемкина к императрице, oн ехал так скоро, что шпага его, высунувшись концом тележки, стучала по верстам, как по частоколу».

Для путешествия на почтовых выдавалась подорожная. Без нее или иного документа, удостоверявшего личность путешественника и цель поездки, нельзя было выехать за черту города. Караульные офицеры у застав записывали проезжающих в особые списки. Данные о дворянах, выехавших и въехавших в столицы и губернские города, публиковались в газетах. Только после проверки документов поднимался шлагбаум и путник мог покинуть город или въехать в него.

«Подорожные выдаются, — говорится в почтовых правилах для проезжающих, — в городах: губернских от начальников губерний, областных от начальников областей, в уездах — от городничих, без подорожной же никто не может получить почтовых лошадей».

В том случае, когда помещик отправлял своих слуг за покупками в город, он также выписывал им нечто вроде подорожной — билет. Тогда вместо чина и звания сообщались приметы крепостных.

Подобный документ сохранился в бумагах А.С. Пушкина. Он написан рукой самого поэта измененным почерком. Получив известие о смерти императора Александра I (эта весть дошла до Пушкина 29 ноября 1825 года), поэт решил ехать в Петербург, для чего и написан был этот билет сильно измененным почерком, будто бы от имени соседки, тригорской помещицы П.А. Осиповой. Текст его таков:
 

Билет
 

Сей дан села Тригорского людям: Алексею Хохлову росту 2 арш. 4 вер. волосы темнорусыя, глаза голубыя, бороду бреет, лет 29, да Архипу Курочкину росту 2 ар. 3 1/2 в. волосы светло-русыя, брови густыя, глазом крив, ряб, лет 45, в удостоверение, что они точно посланы от меня в С.-Петербург по собственным моим надобностям, и потому прошу господ командующих па заставах чинить им свободный пропуск.

Текст билета свидетельствует о том, что под именем Алексея Хохлова скрывался сам Пушкин. Приметы «Хохлова» совпадают с приметами поэта. Годы себе Пушкин прибавил, очевидно считая, что на вид ему можно дать больше.

План побега осуществлен не был. Вскоре пришла весть о поражении восстания и арестах в столице.Почтовые лошади отпускались согласно указанным в подорожной чину и званию путешественника, что строго регламентировалось «Высочайше утвержденными расписаниями». Начало этому было положено петровской «Табелью о рангах». Едущему «по казенной надобности» оплачивались прогоны.Чем выше был чин путешественника, тем больше лошадей ему полагалось. Например, особы 1-го класса: генерал-фельдмаршал, генерал-адмирал, канцлер и другие — могли при надобности потребовать на станции 20 лошадей; особы 2-го класса: митрополиты, архиереи и действительные тайные советники, придворные, состоящие во 2-м классе, члены государственного совета и сенаторы — 15 лошадей; особы 3-го класса: генерал-лейтенант, вице-адмирал, придворные особы 3-го класса, тайные советники и все другие чины 3-го класса — 12 лошадей и так далее — чем ниже чин, тем меньше лошадей полагалось. Особы с 9-го по 14-й класс: капитаны, штаба капитаны, лейтенанты, титулярные советники, все военные и морские обер-офицеры и прочие чины — имели право на трех лошадей, нижним же чинам и служителям полагалось всего по две лошади.

Пушкин по выходе из Лицея получил чин коллежского секретаря (13-й класс), а позднее, с 1831 год имел чин титулярного советника (10-й класс). У ней было право только на трех лошадей.

Сохранилась подорожная поэта, с которой он ехал по Белорусскому почтовому тракту, когда его под видом служебной командировки отправили в первую ссылку «По указу Его Величества, Государя Императора Александра Павловича Самодержца Всероссийского и прочая и прочая, и прочая показатель сего, Ведомства Государственной Коллегии иностранных дел коллежский секретарь Александр Пушкин отправлен по надобности службы к Главному попечителю колонистов Южного края России, Г. Генерал-лейтенанту Инзову; почему свободного проезда сей пашпорт из оной Коллегии ему в Санкт-Петербурге мая 5 дня 1820 года»(3).

Когда через четыре года поэта по приказу царя высылали уже в новую ссылку, в Псковскую губернию, ему выдали прогоны от Одессы до Пскова согласно чину. «На прогоны к месту назначения по числу верст 1 на 3 лошади, выдано ему денег 389 руб. 4 коп.», — писал в донесении в июле 1824 года одесский градоначальник.

Фельдъегери и курьеры получали лошадей на почтовых станциях вне очереди. Для них должны были всегда стоять готовые тройки. Но если курьерские лошади были в разгоне, фельдъегерям отдавали любых, бывших в наличии. Затем получали лошадей путешественники в порядке чинов. Человек нечиновный, незнатный голоса на почтовом тракте не имел. Ему подолгу приходилось просиживать в ожидании на станциях. «Чины в России необходимость, хотя бы для одних станций, где без них не добьешься лошадей», — говорит у Пушкина один из персонажей неоконченного «Романа в письмах».

Но всего хуже было путешественнику, когда он не имел подорожной. «Кто езжал по почте, — писал А.Н. Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву», — тот знает, что подорожная есть оберегательное письмо, без которого всякому кошельку, генеральский, может быть, исключая, — будет накладно...»

Кроме подорожной для особых случаев в дорожном обиходе существовал лист для смотрителей — о безостановочном отпуске почтовых лошадей. Отпечатанный на специальном бланке лист выдавался «отличным путешественникам и проезжающим по казенной или особой надобности».

Лист для смотрителей не исключал необходимости иметь подорожную, но лошади при наличии его предоставлялись если не безостановочно, то, во всяком случае, быстрее, чем обычно.

Был случай, когда и А.С. Пушкин воспользовался таким листом. Он получил его по знакомству от московского почт-директора А.Я. Булгакова. Отправляясь в дальний путь из Москвы в Казанскую и Оренбургскую губернии собирать материалы для «Истории Пугачева», поэт опасался, что большая часть времени уйдет на ожидание лошадей на станциях. В письме к жене от 2 сентября 1833 года Пушкин писал, что перед отъездом из Москвы он нанес визит А.Я. Булгакову, чтобы «выпросить лист для смотрителей, которые очень мало меня уважают, несмотря на то, что я пишу прекрасные стишки». Такие листы о безостановочном отпуске лошадей хранятся и поныне в Центральном государственном историческом архиве в Ленинграде, в делах Главного почтовое управления. А.Я. Булгаков, приятель А.И. Тургенева, одного из друзей Пушкина, безусловно располагал такими бланками и смог выручить поэта. Листы для смотрителей обычно выдавались чиновникам особых поручений. История с листом имела продолжение: Пушкин 18 сентября 1833 года прибыл в Оренбург и остановился здесь у оренбургского военного губернатора В.А. Перовского — брата писателя А.А. Перовского, с которым поэт был близко знаком. Перовский в это время получил письмо от нижегородского губернатора. Речь в нем шла о Пушкине. «Никак не верю, — писал губернатор, — чтобы он разъезжал за документами о пугачевском бунте. Должно быть, ему дано тайное поручение собирать сведения о неисправностях». Письмо рассмешило поэта: его принимали за ревизора. Потом он подал Гоголю мысль о возможности такого сюжета и считал себя крестным отцом его комедии «Ревизор».

Если путешественник не имел подорожной, он должен был заботиться о себе сам, нанимать ямщиков и лошадей по вольной, договорной цене или пытаться получить их на тех же почтовых станциях, за все платя втридорога. Это называлось путешествием «на вольных».

О трудностях езды без подорожной рассказывала кавалерист-девица Н.А. Дурова, описывая свою поездку в Петербург в 1836 году в автобиографической повести «Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения»:

«Поезжайте без подорожной... Вольные повезут дешевле... Я последовала этому необдуманному совету... Вольные ямщики очень подробно вычисляли, чего бы мне стоило проехать на почтовых станцию, и требовали с меня гораздо больше...

Несколько станций пробовала я брать лошадей почтовых, и меня очень забавляли кривлянья и миганья с таинственным видом некоторых смотрителей, приведенных в восторг тем, что к ним прикатил без подорожной человек, вид которого показывал не имеющего понятия ни о каких хитростях... Смотритель садился за стол, развертывал книгу, оборачивал голову к двери и, крикнув: «Проворнее лошадей!» — оборачивался тотчас же ко мне: «Вашу подорожную?» — «У меня нет ее», — отвечала я откровенно... После нескольких станций, на которых надобно было платить налево и направо, за все и про все, да еще и очень дорого, поехала я опять на вольных, но тут было еще хуже...»

«С подорожной я заплатила бы от Казани до Петербурга не более трехсот рублей, без нее я издержала ровно шестьсот», — писала Дурова.

Некоторые путешественники предпочитали «вольных» лошадей, так как боялись быстрой езды — «гоньбы» — на почтовых. Путешествия не всегда бывали благополучны. Из-за плохой дороги либо по причине скорой езды, к которой часто ямщика побуждал и сам нетерпеливый путник, на дорогах опрокидывались экипажи.

Об одном таком случае Пушкин писал 1 декабря 1826 года из Пскова в Москву В.П. Зубкову:

«...выехал 5—6 дней тому назад из моей проклятой деревушки на перекладной из-за отвратительных дорог.

Псковские ямщики не нашли ничего лучшего, как опрокинуть меня; у меня помят бок, болит грудь, и я не могу дышать. Жду, чтобы мне стало хоть немного лучше, дабы пуститься дальше на почтовых...»

Самым спокойным был еще широко распространенный в то время старинный способ езды «на своих», или «на долгих». Лошадей тогда обычно не нанимали, а пользовались своими и на одних и тех же лошадях ехали всю дорогу «от места до места», давая им отдохнуть в пути.

В таких случаях путники, не имея необходимости в казенных, почтовых лошадях, делали остановки там, где находили нужным, не завися от расположения почтовых станций.

Езда «на долгих» с длительными остановками корма и отдыха лошадей без ночной гоньбы, характерной при пользовании почтовыми, действительно была медленной, долгой, но обходилась дешевле.

Пушкин писал в седьмой главе «Евгения Онегина»:
 

...Ларина тащилась,
Боясь прогонов дорогих,
Не на почтовых, на своих...

При езде «на долгих» помещики снаряжали целый обоз для себя, для слуг и множества везомых с собой вещей, продуктов и корма для лошадей. Такой, по тем временам скромный, выезд бережливой помещицы Лариной изображен в романе Пушкина:
 

Обоз обычный, три кибитки
Везут домашние пожитки,
Кастрюльки, стулья, сундуки,
Варенье в банках, тюфяки,
Перины, клетки с петухами,
Горшки, тазы et cetera,
Ну, много всякого добра.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Поднялся шум, прощальный плач!
Ведут на двор осьмнадцать кляч,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В возок боярский их впрягают,
Горой кибитки нагружают...

Все три способа передвижения были известны Пушкину и испытаны им не раз. Он много ездил «на своих», а во время странствий нанимал и «вольных» ямщиков. Свидетельство об этом сохранилось среди приходо-расходных записей в его бумагах и записных книжках.(4)  

Но из описанных самым верным было путешествие на почтовых. Государственная почта с ее эстафетным способом перевозок от станции к станции гарантировала надежность передвижения. Свой экипаж в пути мог сломаться, лошади выйти из строя. Сколько раз приходилось путешественникам, оставя свою поврежденную карету и лошадей, отправляться далее на почтовых.

Пушкин жаловался С.А. Соболевскому в письме из Михайловского в Москву от 9 ноября 1826 года: «Восемь дней был в дороге, сломал два колеса и приехал на перекладных». «По почте» можно было вернее, а главное, быстрее добраться до места.

Издавна путешествие считалось полезным и целительным занятием. В январе 1830 года Пушкин шутя советовал знакомому М.О. Судиенко: «Милый Судиенко... ты пишешь, что потерял аппетит и не завтракаешь так, как обычно... приезжай на почтовых в Петербург, и аппетит вернется».

Позднее писатели XIX века много говорили о благотворном действии дороги. С.Т. Аксаков в своей хронике «Детские годы Багрова-внука» писал: «Дорога удивительное дело! Ее могущество непреодолимо, успокоительно и целительно. Отрывая вдруг человека от окружающей его среды, все равно, любезной ему или даже неприятной, от постоянно развлекающей его множеством предметов, постоянно текущей разнообразной действительности, она сосредоточивает его мысли и чувства в тесный мир дорожного экипажа, устремляет его внимание сначала на самого себя, потом на воспоминание прошедшего и, наконец, на мечты и надежды — в будущем...»

Полезной считалась и быстрая езда, как придающая энергию и отвагу встряска для организма. О ней говорит Н.В. Гоголь в поэме «Мертвые души»: «И какой же русский не любит быстрой езды?.. Ее ли не любить, когда в ней слышится что-то восторженно-чудное?..»

Путешествия на лошадях делали дорогу запоминающейся. При таком способе передвижения Россия казалась бескрайней. У Пушкина: «От финских хладных скал до пламенной Колхиды» («Клеветникам России»)»; у Гоголя: «...хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь» («Ревизор») или «ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты...» («Мертвые души»).

Путешествующий близко видел и ощущал родную землю, и потому так особенно характерна для русской литературы с конца XVIII и до середины XIX века связь темы дороги с образом родины. Например, у А.Н. Радищева в его «Путешествии из Петербурга в Москву» дорога — это и сама Россия. Через путешествие познает Русь и пушкинский герой:
 

Онегин едет; он увидит
Святую Русь: ее поля,
Пустыни, грады и моря.

Гоголь саму Русь сравнивает с «бойкой необгонимой тройкой» и, чтобы также показать Россию, в «Мертвых душах» отправляет в дорогу своего героя Чичикова.

Дорога порождает образ отчизны и в стихотворении М.Ю. Лермонтова «Родина»:
 

Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень.

С дорогой была связана также тема разлуки и неизвестности, ожидающей путешественника на чужбине.

Грусть расставания, которой полны памятники народной поэзии, находит особое выражение у русских писателей конца XVIII и первой половины XIX века.

Н.М. Карамзин в «Письмах русского путешественника» обращается к друзьям: «Расстался я с вами, милые, расстался! Сердце мое привязано к вам всеми нежнейшими своими чувствами, а я беспрестанно от вас удаляюсь и буду удаляться!.. Сколько лет путешествие было приятнейшею мечтою моего воображения?.. Но когда пришел желаемый день, я стал грустить, вообразив в первый раз живо, что мне надлежало расстаться с любезнейшими для меня людьми в свете».

В седьмой главе «Евгения Онегина» грустит, покидая родной дом, Татьяна:
 

«Простите, мирные места!
Прости, приют уединенный!
Увижу ль вас?..» И слез ручей
У Тани льется из очей.

Было ли путешествие желанным или вынужденным, впереди оно таило неведомое. Что же ждет путника впереди?

 

Кто сей путник и отколе,
И далек ли путь ему?
По неволе иль по воле
Мчится он в ночную тьму?
На веселье, иль кручину,
К ближним ли под кров родной,
Или в грустную чужбину
Он спешит, голубчик мой?

(П.А. Вяземский. Еще тройка)

Вернется ли путник в покинутый родной дом и к своим друзьям и найдет ли их прежними после долгой разлуки? Какова судьба его?

В русском языке, народном поэтическом творчестве и произведениях литературы темы дороги (пути) и человеческой судьбы сближались с давней поры.

В стихотворении «19 октября» 1825 года Пушкин, обращаясь к лицейскому товарищу А.М. Горчакову, писал:
 

Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.

Как символ человеческой судьбы, быстро текущей жизни и невозвратности уходящего времени тема дороги-судьбы волновала поэтов со времен античности.(5) 

Она нашла отражение и в русской поэзии. Так, например, в 1825 году Е.А. Баратынский написал стихотворение «Дорога жизни». Время уподобляется в нем почтовым лошадям.
 

В дорогу жизни снаряжая
Своих сынов, безумцев нас,
Снов золотых судьба благая
Дает известный нам запас:
Нас быстро годы почтовые
С корчмы довозят до корчмы,
И снами теми путевые
Прогоны жизни платим мы.(6) 

В 1823 году Пушкин, словно заимствуя образ из мировой поэзии, написал «Телегу жизни». В его стихотворении вместо «легкой колесницы» и «солнечных коней»(7) — «телега» и «ямщик лихой»:
 

Хоть тяжело подчас в ней бремя,
Телега на ходу легка;
Ямщик лихой, седое время,
Везет, не слезет с облучка.

С утра садимся мы в телегу;
Мы рады голову сломать
И, презирая лень и негу,
Кричим: пошел!......,

Но в полдень нет уж той отваги;
Порастрясло нас; нам страшней
И косогоры и овраги;
Кричим: полегче, дуралей!

Катит по-прежнему телега;
Под вечер мы привыкли к ней
И дремля едем до ночлега,
А время гонит лошадей.

Путник у Пушкина совершает в «Телеге жизни» свой обычный человеческий путь, он проезжает в ней утро, полдень и вечер своей жизни, а гонит лошадей «седое время».

У Пушкина немало стихов, связанных с дорожными впечатлениями и размышлениями. Одно из них он начал писать в 1833 году и затем вернулся к нему в конце 1835 года. Текст остался незавершенным. В черновых рукописях несколько вариантов. По ним можно судить, что поэт хотел рассказать о каком-то путешествии. В черновиках в одном случае речь о дороге «От** к Москве», в другом строки: «Там, где ровный и отлогий путь под Волгою лежит»(8) . Обработанный в 1835 году набело отрывок наводит на мысль о дороге на Псков. Но в то же время этот почти лишенный географических указаний окончательный набросок позволяет судить об основной мысли стихотворения. Она заключена в том, что путешественник проездом невидимо наблюдает и познает чужую жизнь:
 

Если ехать вам случится
От *** на **,
Там, где Л. струится
Меж отлогих берегов, —
От большой дороги справа,
Между полем и селом,
Вам представится дубрава,
Слева сад и барский дом.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И, ездой скучая, мимо
. . . . . . . . . . . . . . . развлечен,
Путник смотрит невидимо
На семейство, на балкон.

Проезжая по одной и той же дороге, путник видит все тот же пейзаж и одних и тех же людей — дом и сидящее на балконе семейство, и каждый раз он наблюдает их жизнь невидимо от них.

К этому приему не раз обращался Пушкин в своем творчестве. Рассказ постороннего человека, наблюдающего чужую жизнь, стал основой повести «Станционный смотритель», где так полно отражены путевые впечатления поэта и дорожный быт России.(9) 

 

Примечания

2. Тексты Пушкина (кроме тех, которые оговорены) даются по изданию: Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 10 т. 4-е изд. Л.: Наука, 1977.

3. В документах и письмах XVIII—XIX веков сохранены особенности орфографии и пунктуации того времени.

4. См.: Рукою Пушкина: Несобранные и неопубликованные тексты. М.-Л.: Academia, 1935, с. 361-362.

5. У истоков этой темы лежал античный миф о Фаэтоне — сыне Гелиоса — бога солнца (согласно мифу, Гелиос каждое утро выезжает с востока в колеснице, запряженной четверкой быстроногих огнедышащих коней, а вечером на западе спускается в океан. Фаэтон умолил отца доверить ему управление колесницей на один день, но не смог справиться с конями и погиб). Поэтический миф о Фаэтоне (в XIX веке фаэтоном был назван особый вид легкой коляски) по-разному интерпретировался многими авторами, и мы лишь коснемся этой большой темы.

6. Стихи позднее получили и второе название — «Путевые расходы»: путник платит за проезд «снами золотыми». По-своему находит здесь отражение тема Фаэтона, заплатившего жизнью за путешествие на солнечной колеснице.

7. Гете писал в книге «Из моей жизни. Поэзия и правда»: «...мчат солнечные кони легкую колесницу судьбы, и нам остается лишь твердо и мужественно управлять ими... Куда мы несемся, кто знает?!!»

8. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 16 т. М.: Изд-во АН СССР, 1937—1949. Т. 3, с. 403, 1012—1013.

9. См.: Берковский Н.Я. Статьи о литературе. М—Л.: Гослитиздат, 1962, с. 323.